Читаем без скачивания Сердце Чёрного Льда [С иллюстрациями] - Леонид Алёхин

А в каптерке вертухайской тепло, варится в котелке запрещенная под страхом батогов чинга и все лучше, чем на ветру, среди колодных. Здесь, в Гиблом Краю, что не каторжник, то из «вечных», клейменных на пожизненное. Терять такому нечего, сунет в бок заточкой — и здравствуй-прощай, служивый.

Потому лютуют охранники, скалят коричневые от цинги зубы, бьют древками наотмашь. А над крышами бараков, над лагерным частоколом и дозорными вышками сверкает чистый звездный бисер и плавает желтый лунный серп. Здесь полгода так, а полгода торчит в зените негреющий золотой кругляш. Как начищенный сол в чужом кармане.

«Утро» в Кагалыме — это слово без смысла, вроде «брат», «свобода» или «жена». Брат тебе здесь волк лесной, свободы век не видать, а жена… Сам знаешь, какая у колодника жена.

«Женушкой» каторжане зовут окованное железом бревно, к которому их приковывают на лесоповале. Длинная, тонкая, но очень прочная цепь связывает «обручало» на левой руке с «женушкой».

Можно отойти на двадцать шагов в любую сторону. Можно работать топором в две руки. Можно присесть на «женушку» передохнуть, если вертухай отвернется.

Но нельзя повернуться к ней спиной и уйти прочь. Оставить Гиблый Край и пойти искать солнце, как поют в песнях бывшие колодники.

«Женушка» держит крепко.

Кроме «женушки» есть еще «сваты» — два вертухая, стерегущих лесоповал.

Один остался на облучке клевать носом, весь укутанный в тулуп. Обманчивая бодрость, которую дарит трава-чинга, быстро сходит, оставляя взамен мутную сонливость.

Второй «сват» прохаживался шагах в тридцати от «женушки». Этот был из молодых, наслушавшихся в каптерке историй о побегах каторжан. Трусил нещадно и по такому поводу грозно щурился на «обрученных», поправляя то и дело натирающий шею ремень «саллаховой пищали».

Пищаль — оружие в самый раз для вертухая. Шесть ее толстых коротких стволов охвачены обручем с поперечной рукоятью наверху. Сбоку ручка, крутить. Стволы забиваются спереди мелко рубленными гвоздями или дробью. Для пущей радости лагерная охрана обожает сыпать в пищали молотый жгучий перец, чтобы ел раны или глаза.

Один поворот ручки до щелчка, кремень поджигает запал. Верхний ствол палит. Следующим поворотом ручки стрелок прокручивает стволы в обруче, подводит следующий запал под огниво. И так двенадцать раз, пока все стволы не выпалят.

При стрельбе пищаль упирают в живот. Дальше чем на пятнадцать шагов целиться из нее — пустая затея. Да и не нужно. Охрана носит пищали, чтобы пугать.

Для расправы у них есть приписанная к лагерю сотня Красных Стрельцов. Прозванных так то ли за алые кафтаны и шапки, то ли за кровавую их работу. В Стрельцы чаще всего идут бывшие же каторжане из вольноотпущенников. Народ, равно лишенный чести, жалости и сострадания.

Иначе в Гиблом Краю не выжить.

Кто больше других знает о жизни в Кагалыме, так это Юрис по прозвищу Колодный Король. Вон он сидит, скрестив ноги, на «женушке». Мусолит в тонких губах самокрутку. Глаза его цвета талой воды бдительно косят по сторонам.

Всякий, кто хоть чуть-чуть смыслит в колодной жизни, разом поймет: Юрис человек не простой. На ушах срезаны мочки — так метят молодых воров лорды Рубиновой Оправы. Воров постарше без церемоний ждет огненная яма, но тамошним легавым Король оказался не по зубам. Гнались они за ним до моря, но отстали.

На память о портовых городах остался у него обвитый морским змеем якорь на правой кисти. Татуировка «ночных удильщиков», тайком снимающих груз с зашедших на стоянку торговцев.

Не пойманный и там, отправился он в Россыпь. Тогда еще не Король и даже не Граф, но уже кололи свои люди ему на чуткие пальцы два непростых перстня. Кошачья лапа на среднем пальце — на языке воровских татуировок «тихий вор», почетный ранг, заслуженный не меньше чем полусотней краж. И скрещенные ключи — «ключник», мастер по замкам и механическим ловушкам, человек, полезный в любом деле.

Но не пойман — не вор, а так, сявка. «Ты на воле ходишь, жизни не знаешь», — сказал ему Граф Распола, старый карманник Пуров. Юрис уважил вора. На городской площади он прилюдно стянул кошелек у начальника стражи Распола и дал взять себя только к вечеру, измотав легавых беготней по тесным улочкам.

Был бит солеными плетьми и на год отправлен мостить дороги. Перед смертью Пуров назвал его своим наследником, обойдя многих сановитых воров.

На пути из Графов в Короли много всякого было в жизни Юриса. Его воровская честность и равнодушие к мирским благам проложили ему дорогу в Смотрящие за Общей Казной Россыпи. На тот момент в ней числилось около четырехсот тысяч солов, побольше, чем было у любого Лорда любой Оправы.

Колодный Король мог стать богаче настоящего короля, если бы пожелал. Но он не искал других украшений, кроме синих воровских перстней. И когда пришел срок сменяться — ему идти с воли, а новому Смотрящему заступать, — Юрис дал застать себя в доме городского судьи с шитым бриллиантами корсетом его содержанки.

Одного он не учел. Новый Смотрящий, презрев колодный закон, вступил с судейскими в сговор. Королю назначили каторгу и страшный кагалымский этап, с которого если и возвращаются, то мороженым мясом по реке, среди сплавляемых бревен.

Как положено, был он обрит, клеймен железом и отправлен на север в колодках. В грохочущей тюремной дрезине Юрис доехал до Граня, там его перевели на баржу, идущую вверх по Сплавице. От последней пристани девять верст в живой упряжке по летнему снегу, перемешанному с топкой грязью.

И вот он в Кагалыме.

«Твоя королева, — глумливый вертухай указал ему на свежеспиленную «женушку». — А вот твоя держава, — охранник вбил в «женушку» топор. — Вот твои подданные, — кивок на глухую стену деревьев. — Давай, властвуй».

Юрис шагнул к «женушке». Положил на холодное дерево левую руку, скованную «обручалом». Провел пальцами по мерзлой коре, запоминая узор годовых колец. Ладонью огладил выступы и сучки. Сжал руку в кулак.

Правой рукой выдернул топор. Глянув в застывшие глаза Юриса, вертухай попятился, нашаривая рукой пищаль.

Топор опустился, с глухим стуком вонзаясь в дерево. Лицо Короля не дрогнуло, только разом побледнело, и окаменели скулы. Рванув штанину, он перевязал жгутом обрубок, затянув его зубами. И, качаясь, пошел в сторону леса.

Вертухай, сука, пальнул в спину, но не попал, конечно. Следом не побежал — уходя, Король не забыл прихватить освободивший его топор.

Несколько часов спустя Юриса нашли Снежные Следопыты. Северной ночью он бы уже окоченел, но стоял день, лето, даже снег местами стаял. Умирать Королю предстояло медленно, от слабости и порченой крови.

Но его вытащили и выходили. Сам капитан Следопытов, Май Сурга, тащил его на себе до лагеря. Он часто с тех пор приходил навещать Юриса, приносил ему табак, медвежий жир для здоровья, вяленое мясо. Отец Сурги сам был каторжником, до смерти жил на поселении. Сына он научил метать без промаха ножи, пенить свободу и уважать чужую силу.

Май Сурга уважал Колодного Короля, отрубившего себе руку ради свободы.

Глаза Юриса ничего не упустят. Приучены годами уличного промысла подмечать любую мелочь. От внимательности подчас зависит, ляжешь ли ты спать с набитым пузом или впроголодь. А то и жизнь твоя воровская, беспутная.

Все видит Король. Как работает серое лагерное мужичье, паршивая масть. Старается, стучит топорами, выслуживается перед «сватами». Эх, дураки. Все одно лежать вам в холодной кагалымской земле. Стучи, не стучи.

«Обрученные» другого, не мужицкого разбору от работы косят. Друг друга они зовут «братьями», а Короля «старшим». Это люди с пониманием: карманники, конокрады, разбойники. Сбились кучкой в стороне, забивают чингу, байки травят. Давно, до Кагалыма, Король считал «братьев» за своих, делился с ними последней краюхой. Глотки за них был готов резать.

А потом один из них сдал его приставам. Со всей подноготной. Тогда, в промерзшем насквозь вагоне этапа, понял Юрис цену воровскому братству. Да поздно было.

Не смотрит больше Колодный Король на «братьев». Смотрит на вертухая, тот как раз спешит за елочку справить нужду. Забрасывает пищаль за спину, расстегивает тулуп.

Никто, кроме Юриса, не видит, как железной птицей клюет «свата» метательный нож. Точно в шею, пониже уха.

Король знает нож с рукояткой из желтой звериной кости. Знает руку, отправившую его в полет.

Без промаха и сомнений. Как принято у Снежных Следопытов.

Если бы он не разучился улыбаться еще в застенках Распола, Король бы улыбнулся.

Юрис соскользнул с бревна. Зашагал вразвалку к лесорубам. Краем глаза он косился на «свата», оставшегося на санях. И на оживший сугроб, который полз к «свату» со стороны леса.